Ги Дебор и Ситуационистский Интернационал

С.Б. Михайленко «Обнаженный город»: психогеография в контексте исторической урбанистики 1950-1960 гг. 

«Новая городская история» (или урбан-история) как область исторического знания, исследующая историю городов и процесса урбанизации и использующая в своих исследованиях междисциплинарный подход, зарождается в начале 1960-х гг. в Великобритании. Необходимость новой урбанистики диктовалась исчерпанностью проблематики и методологии традиционной истории городов. Новая городская история была направлена не на рассказ и описание, а на анализ и компаративистику, на привлечение к целям исторического исследования сведений, идей и методов из иных гуманитарных и естественных наук. Кому из историков принадлежит право называться родоначальником нового направления исторической мысли – спорный вопрос. Л.П. Репина в курсе лекций «Историография XX столетия» полагает, что «новая городская история» ведет свое начало от работ британского историка, пэра Эйзы Бриггса, который сначала в своей лекции 1960 г., а затем - в своем историческом труде 1963 г. «Английские города в викторианскую эпоху»[1] провозгласил необходимость междисциплинарного подхода и использования концепций урбан-социологии в исторических исследованиях. Другого мнения придерживается профессор Нью-йорского университета Стэнли Бадер, который в своей статье «Урбан-история Великобритании в 1970-е»[2] связывает начало урбан-истории с деятельностью профессора Лестерского Университета Гарольда Джеймса Дайоса, который в 1962 г. в Шеффилде организовал «Группу изучения Урбан-истории» и выпуск «Новостной рассылки Урбан-истории». Любопытно, что тема единственной книги Г.Дж. Дайоса была сходна с темой исследования Э.Бриггса. Книга Дайоса называлась «Английский пригород в викторианскую эпоху»[3]. Впрочем, и Репнина, и Бадер признают важную роль в развитии направления изданного в 1963 г. в Кембридже сборника статей «Историк и город»[4], посвященного теоретическим вопросам  новой городской истории. В опубликованной в этом сборнике статье «Урбанизация и социальные перемены»[5] американский историк Эрик Лампард провозглашал: «необходимо предпринять попытку осмыслить урбанизацию теми способами, которые отобразят динамику социальных изменений. Методика должна исследовать взаимосвязи между концентрацией населения и тенденциями в общественной организации, структуре и поведении».

Впрочем, кто был первопроходцем «новой городской истории» – вопрос, безусловно, интересный, но в рамках исследования непринципиальный. Гораздо важнее те ключевые точки, вокруг которых «новая городская история» строится. Во-первых, это взгляд на город как на составную часть более крупной системы – с одной стороны, и как на систему, состоящую из множественных подсистем с другой; во-вторых, это необходимость использования междисциплинарного подхода для проведения исторического исследования.

Однако, интерес к междисциплинарным исследованиям в области истории города существовал и до момента фактического появления и складывания «новой городской истории». Примером практик таких исследований является направление психогеографии, особой концепции анализа социального пространства, сформировавшееся в 1953-1957 гг. в кругах организации  французских интеллектуалов «Леттристский интернационал» и развитое и дополненное в 1957-1962 гг. благодаря деятельности «Ситуационистского интернационала».

Леттристский интернационал (участников которого называли леттристами) существовал во Франции с 1952 по 1957 г. В 1957 г. участники Леттристского интернационала совместно с представителями других авангардных группировок Европы создают Ситуационистский интернационал (участников которого называли ситуационистами), который действовал в Западной Европе и Северной Америке с 1957 по 1972 г. Обе организации имели художественно-политический характер и черпали свое художественное начало в авангардной традиции сюрреализма и дадаизма, а политическое – в радикальных направлениях марксизма и анархизма. Обе организации видели свою конечную цель не только и не столько в освобождении труда, сколько в освобождении искусства и повседневной деятельности человека от традиционных условностей и законов, создании новых, коллективных видов творчества. Правильнее даже говорить не об «освобождении труда», но об «освобождении от труда», поскольку полагали непременным условием будущего социализма максимальную автоматизацию труда и освобождение времени человека (увеличение досуга), что позволило бы индивидууму проводить жизнь не у станка, а в самореализации в творческой деятельности. Обе организации не были массовыми и объединяли в своих рядах радикально настроенных представителей творческих профессий. За все время существования организаций через них прошло по разным подсчетам от 70 до 80 человек (преимущественно – жителей Парижа). Лидером обеих организаций был французский кинорежиссер-авангардист Ги Дебор, чье самое известное исследование в области социальной философии – «Общество спектакля» было переведено в том числе и на русский язык.[6]

Сформированный в работах леттристов и ситуационистов комплекс психогеографических представлений можно разделить на три тесно взаимосвязанные между собой части: во-первых, это сама психогеография (метод познания социального пространства), во-вторых, это критика современного урбанизма, как дегенеративной трансформации социального пространства, в-третьих, это унитарный урбанизм (диалектический метод преодоления уродливостей урбанизма в соответствии с психогеографическими установками).

Появление «психогеографии» относится ко времени деятельности Леттристского Интернационала. Впервые её основные идеи, цели и задачи были четко сформулированы и обнародованы в статье Ги Дебора «Введение в критику городской географии»[7], опубликованной в 1955 г. Целью психогеографии заявлялось нахождение точных законов и определение частных эффектов географической окружающей среды, которые сознательно или бессознательно влияют на эмоции и поведение людей. Сам термин «психогеография» автор статьи якобы услышал от неграмотного алжирца летом 1953 г.[8] Во «Введении в критику…» Ги Дебор называет прилагательное психогеографический «очаровательно-неопределенным» и размышляет к чему оно может быть применимо. По его мнению, оно может быть использовано по отношению к результатам, достигнутым путем психогеографии, к их влиянию на человеческие чувства, и, более широко, к любой понятию, которое отражает дух подобного  исследования.

В качестве метода познания для психогеографии леттристами была разработана исследовательская практика dérive. Ее основные принципы были изложены в статье Ги Дебора «Теория dérive»[9], опубликованной в 1956 г. Dérive (на русский можно перевести как «дрейф» или «поток») – «экспериментальная поведенческая установка, направленная на выявление процессов урбанистического общества»[10], внешне бесцельное движение исследователя-психогеографа по изучаемой местности (чаще всего – городской), без заранее определенного маршрута, по сиюминутной прихоти: «во время dérive субъект любуется окружающей местностью и наслаждается случайными встречами»[11]. Для dérive принципиально важен полный отказ от привычных маршрутов – идти следует «куда глаза глядят», ориентируясь лишь на достопримечательности ландшафта и собственные эмоции исследователя. Однако, для правильного «дрейфа» необходимо было понимание психогеографических эффектов, иначе действие могло превратится в обычную прогулку. Derive может совершаться исследователем в одиночку, но Дебор считал, что наиболее продуктивным будет проводить эксперимент группой в два-три человека, поскольку «синтез впечатлений разных групп дает возможность прийти к более объективным результатам». Средняя продолжительность derive – один день, хотя некоторые эксперименты продолжались и гораздо дольше (в письме Дебору поэт-леттрист, сын русских эмигрантов, Иван Щеглов писал: «в 1953–1954 г.г. мы дрейфовали на протяжении трех или четырех месяцев. Это крайняя степень. И то, что мы выжили – это чудо»[12]).

В упомянутом письме Щеглов сравнивал dérive с психоанализом территории, называл dérive «терапевтической техникой»: подобно тому как психоаналитик находит ключевые точки в потоке слов пациента, так и психогеограф вычленяет ключевые психогеографические места из потока изучаемой территории. 

Знания, полученные путем dérive, позволяли создать психогеографический образ города, находить в нем общие черты и изучать, как эти черты проявляются в разных районах; находить основные психогеографические точки города; понять психогеографическое расстояние между двумя районами города (которое может сильно отличаться от физического расстояния между ними)[13].

Однако dérive не было единственным источником сведений для психогеографических исследований. По мнению Дебора, экологическая наука могла бы предоставить богатые данные для психогеографии, в частности, экологический анализ абсолютного или относительного характера трещин в городской сети, роли микроклиматов соседствующих групп населения безотносительно к административным границам, доминирующего действия центров привлекательности. В статье «Попытка психогеографического исследования коммуны Ал»[14] член Алжирской секции Ситуационистского интернационала Абделхафид Хатиб выделял два основных блока источника данных для психогеографии: первый – эксперименты derive, второй – «изучение аэроснимков и карт, исследование статистики, графиков и результатов статистических исследований». Однако наиболее важным источником он считал все-таки derive: во-первых, потому что derive – это средство познания разработанное специально для психогеографии, а во-вторых, потому что статистические и картографические сведения являются чисто теоретическими, и не дают возможности личного и непосредственного участия исследователя в эксперименте как derive. Однако, именно сбор подобных статистических данных позволял составить общее первичное представление об изучаемой территории и лучше спланировать последующий эксперимент derive. 

Логично, что перед психогеографами, как и перед всякими исследователями, встал вопрос о формах фиксации результатов исследований. Первая развернутая попытка описать проведенные эксперименты была предпринята Ги Дебором в статье «Два доклада o derive», в которой он описал ряд опытов, осуществленных им совместно с Иваном Щегловым и Джилом Вулменом в декабре 1953 г. и марте 1956 г. В развитие утверждения что «во время dérive субъект любуется окружающей местностью и наслаждается случайными встречами», статья была разделена на две части, первая из которых вращалась вокруг случайно встреченных леттристами в одном из парижских баров персонажей J. (посетитель бара) и K. (владелец бара), а вторая – была посвящена детальной фиксации маршрута derive по окраинам Парижа. «По достижению 20-ого микрорайона Дебор и Вулмен попадают в ряд узких переулков, идут посреди пустошей и выглядящих заброшенными низких зданий и выходят к пересечению rue de Ménilmontant и rue des Couronnes. Лестница на северной стороне rue des Couronnes выводит к сети переулков, подобных предыдущим, но испорченных приторно живописным внешним видом. Маршрут исследователей впоследствии пролегает в северо-западном направлении»[15]. Однако, по тексту статьи становилось ясно, насколько слаб и непрактичен традиционный язык для передачи произведенных опытов dérive, насколько еще слаба и неразработана психогеографическая терминология. В поисках языка для верной фиксации результатов dérive Ги Дебор обратился к языку карт. В статье «Введение в критику городской географии» он предлагал создать новую картографию которая занималась бы производством психогеографических карт. Как возможный пример реализации, он предлагал произвольно трансформированные карты двух разных районов, что способствовало бы разъяснению странствий, и выражало бы не подчинение хаотичности, но полное неповиновение таким привычным явлением, как, например, туризм[16]. 

В краткий период конца 1956 г. – начала 1957 г. исследователями психогеографии был создан ряд карт Парижа, фиксировавших проведенные психогеографические исследования. Эти карты были представлены публике на «Первой психогеографической выставке», проходившей в Брюсселе со 2 по 26 февраля 1957 г. Наиболее известной из реализованных психогеографических карт является карта Парижа, созданная Ги Дебором и Асгером Йорном в начале 1957 г. называвшаяся «Обнаженный город» (воспроизведенная на обложке опубликованной Университетом Беркли «Антологии Ситуационистского интернационала»). Эта карта (как, впрочем, и остальные), не были стопроцентно авторским трудом ее создателей, но плодом деконструкции и «улучшения» существовавших административных карт Парижа. На карту были нанесены самые главные, по мнению авторов, психогеографические точки города, представленные соответствующими этим точкам вырезками из обычных карт. Для соединения фрагментов на психогеографических картах использовались стрелки, отражавшие не только направление и последовательность derive, но и восхищение или отвращение, испытанные в ходе психогеографического эксперимента. 

Психогеография была тесно связана с критикой современного урбанизма — доминирующего направления в градостроительстве XX в., представители которого утверждали идею главенствующей и безусловно позитивной роли городов в современной цивилизации и потому уделяли основное внимание проектной разработке максимально укрупненных градостроительных структур, рассчитанных на значительную концентрацию населения. Критика урбанизма была для психогеографии и причиной и следствием: и истоком появления науки и одним из основных ее выводов. Именно с критики урбанизма начиналась статья Ивана Щеглова «Правила нового урбанизма», статья, которая открывала леттристскую дискуссию о городском пространстве и формах его исследования и преобразования.

Основным положением критики урбанизма было мнение о том, что урбанизм на практике оказался процессом трансформации социального пространства под нужды индустриального производства и капиталистической экономики, но не под нужды душевного и морального развития горожанина. Городское пространство было приспособлено к утилитарным задачам обогащения правящих классов, и современный город потому агрессивен и антигуманен, фактически провоцирует насилие и оказывает травмирующее влияние на психику человека.[17] 

Чтобы проиллюстрировать это положение, обратимся к представлениям психогеографов об истории города и истоках урбанизма. По мнению Дебора, исторический процесс трансформации социального пространства проходит по направлению от деревни к городу.  Человек по мере прогресса начинает создавать города – в первую очередь, для обеспечения собственного комфорта и удобства проживания. Однако город оказывается удобен не только для повседневной жизни человека, но и для исполнения утилитарных целей зарождающейся буржуазии. Именно экономическая заинтересованность буржуазии в городах и предопределяет историческую победу города над деревней.[18] Буржуазия, по мере своего развития, начинает трансформировать город под нужды индустриального производства. Настоящее время, по мнению Ги Дебора, – это уже эпоха саморазрушения городской среды. Экономическая история, развивавшаяся вокруг противоположности города и деревни, достигла той победной стадии, на которой аннулируются сразу оба термина – и «города», и «деревни». Город по мере своей урбанистической деградации трансформируется в своеобразную «псевдо-деревню», населенную «новым крестьянством». «Распыленность в пространстве и ограниченный стиль мышления, которые всегда мешали крестьянству предпринимать независимые действия и утверждать себя в качестве творческой исторической силы, вновь становятся характерной чертой производителей»[19], – описывает жителей современного города Ги Дебор. 

Этот тезис подтверждался наблюдением Дебора о том, что одна и та же урбанистическая архитектура возникает повсеместно, во всех странах, где начинается индустриализация – обстановка, полностью соответствующая тому новому виду социального существования, который необходимо здесь привить. Урбанизм шагает вслед за индустриализацией и капитализмом. Дебор называет урбанизм «особенной технологией, лежащей в базисе капиталистического отчуждения», созданной «для размытия автономии и идентичности мест обитаний для целей накопления серийно производимых товаров для абстрактного рыночного производства».[20] Урбанизм помогает решить одну из важнейших задач сохранения классовой власти – поддержание атомизации и разобщения трудящихся, собранных воедино на пространстве города. «Общее развитие изоляции, представляющее собой реальность урбанизма, должно также содержать в себе контролируемую реинтеграцию трудящихся в соответствии с планируемыми необходимостями производства и потребления. Интеграция в систему вновь должна захватывать изолированных индивидов в качестве индивидов, изолируемых совместно, – и потому заводы, как и учреждения культуры и отдыха, как и “жилые массивы” оказываются специально организованными с целью этой псевдоколлективности». [21]

Урбанизм для Ги Дебора и его единомышленников олицетворялся личностью архитектора Ле Корбюзье, автора программного текста «Урбанизм»[22] и главного архитектора общежития швейцарских студентов в университетском городке, Центра Армии спасения и многих других зданий в Париже – городе в котором все из леттристов и ситуационистов если и не жили, то, по крайней мере, несколько раз в жизни бывали. По словам биографа Дебора Э. Мэррифилда, Ги Дебор ненавидел Ле Корбюзье и все его принципы градостроительства[23]. В статье «Корни небоскребов» Дебор называл Ле Корбюзье «неприятным человеком, который был в первую очередь ментом» и так излагал собственную трактовку принципов урбанизма «Ле Корбюзье пытается покончить с улицами. Он даже хвастается этим. Какова его программа? Разделить жизнь на закрытые, изолированные блоки, на микрообщества под бесконечным наблюдением, чтобы не было больше возможностей для восстаний или случайных встреч, усилить покорность индивидуума»[24].  В той же статье, говоря об урбанизме Ле Корбюзье, Дебор утверждал: «только дурак может называть это современной архитектурой» и насмехается над ним: «да что вообще Ле Корбюзье знает о человеческих потребностях?»[25]. Дебору вторил скандинавский архитектор-ситуационист Констан Ньювенхаус, который в своей статье «Новый урбанизм» утверждал, что четыре функции города, выделенные Ле Корбюзье (проживание, работа, трафик и отдых) отражают оппортунизм, но никак не понимание современных желаний человека.[26] Столь же невысокого мнения о работах Ле Корбюзье был и Иван Щеглов. Он писал: «стиль Ле Корбюзье отлично подходит для фабрик и больниц, и без сомнения, для тюрем. … он хотел раздавить людей позорными массами железобетона … Его дебилизирующее влияние огромно. Постройки Ле Корбюзье - единственное изображение, которое пробуждает во мне идею о самоубийстве. Он разрушает последние остатки радости. И любви, страсти, свободы»[27].

Общим местом критики урбанизма был воцарившийся в градостроительстве утилитаризм. По мнению Ивана Щеглова, удобства (канализации, лифты, ванные, стиральные машины), изначально созданные для упрощения жизни человека, превратились в источник тотальной унификации и производства бесконечного числа образов, созданных для потребления.[28] В качестве лучшего примером удобства, которое по мере своего совершенствования обернулось против человека, Дебор приводил ситуацию с частным автотранспортом в городах.[29] Изначально созданный для удобства человека, автомобиль, силами капиталистической пропаганды был превращен в образ одной из самых существенных общественных привилегий. Поскольку непривилегированному человеку свойственно со слепой яростью защищать любое полученное им преимущество, число автомобилей стало бесконтрольно расти – и расти продолжает, хотя нынешняя загруженность автотрасс нивелирует все преимущества частного автомобиля (Дебор насмешливо приводит пример того, как начальник парижской полиции убеждал автовладельцев пользоваться общественным транспортом). Автомобиль представлялся психогеографам не только средством разделения трудящихся на привилегированных и непривилегированных и дальнейшей их изоляции в коробках частного автотранспорта, но и средством отчуждения человека от культурного наследия (как замечает в статье «Ситуационисты и город» российский исследователь Александр Тарасов – «невозможно вести автомобиль и одновременно читать книгу или рисовать»[30]). Решение транспортной проблемы ситуационисты видели в развитии системы общественного транспорта, в том числе за счет новых технологий – например, создание системы общественного воздушного транспорта, а также в ликвидации социальных мифов, с транспортом связанных – чтобы автомобиль стал все-таки средством передвижения, а не роскошью.[31]

Поскольку Дебор и его единомышленники были марксистами, то они искали формы не только исследования и критики городского пространства, но, диалектически, и методы его преобразования, преодоления уродливости урбанистического ландшафта. С другой стороны, поскольку в большинстве своем исследователи психогеографии были людьми творческих профессий, то и их программа носила отчасти утопический характер. В качестве теоретической базы архитектуры будущего выступил унитарный урбанизм, идея о новых принципах градостроительства, которые бы ставили во главу угла не нужды индустриального производства и дорожного движения, но психологическое здоровье горожанина. 

Впервые подобная мысль была высказана Иваном Щегловым в статье «Правила нового урбанизма»[32]. В этой статье автор излагал собственное видение одного из подобных проектов – проект города, разбитого на кварталы, соответствующие целому спектру разнообразных чувств, которые всякий испытывает в повседневной жизни. В подобном городе присутствовали бы: причудливый квартал, счастливый квартал (созданный для жилья), благородный и трагический кварталы (для хороших детей), исторический квартал (где бы располагались музеи и школы), полезный квартал (больницы и хозяйственные магазины), зловещий квартал, и т.д. Сам город мог быть предусмотрен в форме произвольного расположения замков, пещер, озер, и прочих ландшафтных элементов. По мнению автора, подобный город можно было бы сравнить с китайскими или японскими садами, создающими миражи – с той оговоркой, что эти сады не предназначены для того, чтобы жить в них постоянно. Несмотря на очевидность экономических трудностей в создании такого города, Щеглов считал, что любые вложения будут вознаграждены, поскольку такой город будет как магнит притягивать «авангардную деятельность и ремесла» и вскоре станет интеллектуальной столицей мира. Щеглов создал несколько десятков подобных проектов – безусловно, интригующе-прекрасных, но при том уровне развития технологии (да, впрочем, и при современном) совершенно нереалистичных и невыполнимых (неизвестно, действительно ли рассчитывал на их реализацию сам Щеглов)[33].  Несложно заметить, что проекты Щеглова лежали не в плоскости психогеографических или исторических исследований, но в плоскости искусства, а точнее – «бумажной архитектуры» (или «бумажного зодчества») – особого вида архитектурного творчества, заключающегося в создании проектов строений и городов, заведомо не выполнимых в материале (в России это направление известно по большей части благодаря работам архитектора-авангардиста И.И. Леонидова). Стоит отметить, что Щеглов был не единственным, кто создавал такие проекты, например, в письме от 26 января 1959 г. Дебор предлагал Ньювенхаусу совместную работу над двумя проектами: над реализацией в моделях экспериментального города будущего и над реализацией в моделях окрестностей этого города, причем соотношения между окрестностями и городским ансамблем должны быть спроектированы с учетом психогеографических особенностей.[34]

Идеи Щеглова о новых приницах градостроительства получили отклик в статье Ги Дебора «Введение в критику городской географии», в которой автор говорил об «урбанизме будущего», который, по его мнению, сможет решать не меньшее количество чисто утилитарных проектов, чем нынешнее градостроительство, но при этом решение должно находиться в контексте психогеографических возможностей города.

Вскоре идея «унитарного урбанизма» покинула узкий круг леттристов и распространилась в кругах европейского авангарда. Среди привлеченных этой идеей – Асгер Йорн, скандинавский архитектор, создатель и лидер художественной группировки «Международное движение за имажинистский баухаус» (ИМИБ). На одной из конференций, организованной Асгером Йорном и предшествовавшей созданию Ситуационистского интернационала, проходившей в итальянском городе Альба со 2 по 8 сентября 1956 г., Джил Вулмен как делегат от Леттристского интернационала зачитывал обращение леттристов к делегатам конференции, в котором говорилось: «унитарный урбанизм – синтез искусства и технологии, к которому мы призываем – должен быть создан … Леттристский интернационал полагает, что при поддержке других прогрессивных движений, возможно создать точную программу совместных действий в архитектуре и урбанизме»[35]. Это обращение цитировалось в резолюции конференции, а среди шести пунктов основных направлений дальнейшей деятельности первой шла «необходимость коллективного создания окружающей среды посредством унитарного урбанизма, который должен использовать все современные формы искусства и достижения технологии»[36].

Ситуационистский интернационал был создан в декабре 1957 г. на конференции в итальянском городе Кози д’Ароша путем слияния Леттристского интернационала, Международного движения за имажинистский баухаус и Лондонской психогеографической ассоциации. Очевидно, что среди общих интересов и целей участников этих движений психогеография (и унитарный урбанизм как ее составная часть) занимали далеко не последнее место. Можно сказать, что если психогеография и познание психогеографических эффектов посредством derive были идеями леттристскими (поскольку наиболее подробно рассматривались именно в период существования Леттристского интернационала), то унитарный урбанизм, как метод преобразования окружающей среды в соответствии с психогеографическими представлениями, был уже идеей ситуационистской, поскольку разрабатывался во-первых, по большей части – во время когда Леттристский интернационал уже прекратил свое существование, а во вторых – кругом людей, гораздо более обширным, нежели круг бывших леттристов.

Единого представления о том, что же подразумевается под понятием «унитарный урбанизм» среди ситуационистов не существовало. В «Амстердамской декларации»[37], написанной в декабре 1958 г. Дебором и Ньювенхаусом в процессе подготовки к третьей конференции Ситуационистского интернационала и опубликованной во втором номере журнала «Ситуационистский интернационал», унитарный урбанизм определялся как «сложная непрерывная деятельность, целью которой является обновление окружающего индивида пространства в соответствии с наиболее передовыми концепциями в каждой сфере общественной жизни, реализуемая посредством синтеза науки и искусства», а реализация унитарного урбанизма провозглашалась программой-минимум Ситуационистского интернационала. Однако в следующем (третьем) номере журнала в редакционной статье (а в редколлегию журнала входили и Дебор и Ньювенхаус) «Унитарный урбанизм в конце 1950-х» говорилось «прежде всего, унитарный урбанизм – не доктрина, но критика урбанизма»[38]. В том же номере журнала было сообщение о дискуссии на третьей конференции Ситуационистского интернационала в Мюнхене, когда Дебор утверждал что унитарный урбанизм является простым инструментом в создании нового окружения в послереволюционном обществе, а Ньювенхаус настаивал на главной роли унитарного урбанизма как средства освобождения сознания и отрицал возможность скорой социальной революции.[39] Прийти к общему мнению им не удалось и в 1960 г. Ньювенхаус покинул ряды Ситуационистского интернационала. Впрочем, после своего выхода из организации, Ньювенхаус не отказался от идеи унитарного урбанизма – в 1966 г. он опубликовал статью «Новый урбанизм»[40], в 11 тезисах которой он резюмировал основные положения унитарного урбанизма (ничем существенно, впрочем, их не дополнив, помимо исторических иллюстраций), а в 1974 г. он написал утопический трактат «Новый Вавилон»[41], в котором описал возможный город будущего, реализованный, в том числе, и на принципах унитарного урбанизма.

Еще в бытность ситуационистом, в апреле 1959 г. Констан Ньювенхаус создал в Амстердаме «Бюро исследований в области унитарного урбанизма». Целью создания «Бюро» декларировались «содействие в совместных исследованиях и подготовке практических решений», создание «Бюро» должно было стать первым шагом на пути реализации унитарного урбанизма.[42] После выхода Констана Ньювенхауса из Ситуационистского интернационала, «Бюро» переехало в Брюссель, в его главе стал венгерский поэт-ситуационист Атилла Котанйи. Итог деятельности «Бюро» – публикация в 1961 г. в шестом выпуске журнала «Ситуационистский интернационал» «Основной программы Бюро исследований в области унитарного урбанизма»[43], написанной в соавторстве между Котанйи и бельгийским филологом-ситуационистом Раулем Ванейгемом. В этой короткой программе из десяти пунктов сводились воедино основные положения, высказанные в ходе предыдущих обсуждений психогеографии и унитарного урбанизма. «Урбанизм не существует, это лишь идеология…, городская застройка – это приручение пространства капитализмом», – провозглашала программа. Индустриальная архитектура объявлялась созданной не для человека, но против человека, и, несмотря на то, что она должна нести человеку удобство (и капиталистическая пропаганда это псевдо-удобство ставит во главу угла), она лишь травмирует его и служит его отчуждению, подобно тому, как телевидение, которое должно нести информацию, способствует лишь оглуплению индивида. Иллюстрацией идеологичности урбанизма служила ситуация с автотранспортом, который пропагандируется, поскольку является организацией универсальной изоляции, хотя автотранспорт давно стал главной проблемой современных городов. Единственной практичной вещью в градостроении провозглашалась самореализация горожанина и избавление его от урбанистической изоляции. Все остальные удобства провозглашались либо следствиями главной практической цели, либо мистификацией.  Унитарный урбанизм определялся как «живой критический анализ манипуляций, производимых над городами и их жителями, питаемый всеми внутренними конфликтами повседневности, устанавливающий основания для экспериментальной жизни, где люди смогут преодолеть отчуждение, чтобы создать собственную жизнь на ландшафтах, оборудованных исключительно для их целей». Реализация унитарного урбанизма провозглашалась невозможной без «революции повседневной жизни», т.е. не просто социалистической революции, отменяющей капитализм и его влияние на социальное пространство, но революции человеческого сознания, превращающей каждого человека в творца. 

Шестой номер журнала «Ситуационистский интернационал» был на треть посвящен проблеме унитарного урбанизма. Однако, после 1961 г. вопросы психогеографии и урбанизма волнуют ситуационистов все меньше. После 1961 г. деятельность «Бюро исследований в области унитарного урбанизма» была фактически прекращена. Идея, которая совсем недавно провозглашалась «одним из ключевых концептов ситуационистов»[44] была отброшена и практически забыта. В 1962 г. в Ситуационистском интернационале происходит раскол и бывшие леттристы исключили из организации бывших членов ИМИБ. Оставшиеся в интернационале быстро радикализируются, увлекаются историей и практикой революций, и, в итоге, стали одними из основных действующих лиц «красного мая» в Париже 1968 г. Причина этого очевидна – программа радикального преобразования социального пространства невозможна без социальной революции (очевидно, что капиталисты и буржуазия реализацией унитарного урбанизма заниматься не будут – их то и обычный урбанизм вполне устраивает!). В подтверждение этого, в коллективном исследовании «Тезисы о Парижской Коммуне», опубликованном в 1962 г. Парижская Коммуна называлась «единственным историческим примером реализации революционного урбанизма»[45]. Это, кстати, осознавал и покинувший Ситуационистский Интернационал Констан Ньювенхаус, который еще в 1959 г. в статье «Другой город для другой жизни» писал, что «благодаря повсеместной автоматизации, сокращение работы, необходимой для производства, создаст потребность в разнообразии досуга и изменения в его характере, что, в свою очередь, приведет к новой концепции социальной среды обитания с максимумом места, вопреки традиционным концепциям, где социальное место сокращено до минимума»[46]. 

ВЫВОДЫ

Очевидно, что к 1957-1958 г. ситуационисты считали работу над психогеографией полностью завершенной, и видели ее дальнейшее развитие не в совершенствовании методологического аппарата и увеличении количества практик психогеографических исследований, но в превращении психогеографии в действенный инструмент преобразования социального пространства, что вылилось в итоге в появление идеи «унитарного урбанизма». Можно говорить, что этот шаг и привел психогеографию к краху (а только так можно расценивать утрату интереса создателей к их детищу и временное прекращение разработки этого направления): поскольку разработав концепцию трансформации социального пространства, необходимо было ее реализовывать.  По сути, с 1962 г. ситуационисты прекратили психогеографические исследования и занялись реализацией утопической программы.

По временным рамкам, психогеография (1950-е гг.) появилась раньше урбан-истории (начало 1960-х гг.), а потому создателям психогеографии не были доступны ее концепции. Потому создателям психогеографии фактически приходилось создавать прообраз новой городской истории. С этой задачей они справились успешно: в рамках разработки психогеографии были созданы специализированные методы сбора информации (derive) и фиксации результатов (психогеографическая картография). Следует отметить, что подобно «новой городской истории», психогеография имела междисциплинарный характер, и находилась на стыке истории, социологии, экономики, социальной психологии, философии и географии. По сути, леттристами и ситуационистами было предугадано появление урбан-истории.

Психогеография представляет интерес еще и потому, что фактически являлась попыткой создания исторической дисциплины людьми, далекими от профессиональной исторической науки и не имевшими исторического образования. Творческие профессии психогеографов накладывали заметный отпечаток на характер разрабатываемого ими направления – психогеорафия сочетала в себе элементы науки и творчества.

Если бы последовательная разработка психогеографии не была фактически свернута после 1962 г., то в наши дни психогеография могла бы занять место среди вспомогательных исторических дисциплин, а также служить поставщиком данных для исследований в области истории повседневности и урбан-истории. Вопрос влияния исторических процессов на городскую архитектуру исследуется историей культуры, то вопрос влияния городской культуры на сознания человека и посредством него – на исторический процесс еще ждет своего исследователя.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Briggs A. Victorian Cities. Berkeley. 1993.

2. Buder S. Urban History in Great Britain: The 1970s. // Rosof P., Zeisel W. Urban history: reviews of recent research. Cambridge. 1981. PP. 39-49.

3. Dyos H.J. Victorian Suburb. Leicester. 1961.

4. The Historian and the City. Cambridge. 1963.

5. Lampard E. Urbanization and Social Change // The Historian and the City.  Cambridge. 1963. P. 234.

6. Дебор Г. Общество спектакля. М. 2000.

7. Debord G. Introduction to a Critique of Urban Geography // Situationist International Anthology. Berkeley. 1989. PP. 5-8.

8. Ibid. P. 5.

9. Debord G. Theory of Dérive // Visual Culture: Spaces of visual culture. Vol. 3. New York. 2006. P. 77-82.

10. Дефиниции // Дебор Г. Общество спектакля. М. 2000. С. 175.

11. Debord G. Deux comptes rendus de dérive // Les Levres Nues. № 9. November 1956. P. 10-13. 

12. Chtcheglov I. Lettres de loin // Internationale Situationniste. № 9. August 1964. PP. 38-40.

13. Ibid. P. 38.

14. Khatib A. Essai de description psychogéographique des Halles // Internationale Situationniste. № 2. December 1958. P. 13-18.

15. Debord G. Two Accounts of the Derive // Les Levres Nues. - № 9. - November 1956.

16. Debord G. Introduction to a Critique of Urban Geography. P. 7.

17. Тарасов А. Ситуационисты и город // Тарасов А. Страна Икс. М. 2006. С. 346.

18. Дебор Г. Общество спектакля. С. 96.

19. Дебор Г. Общество спектакля. С. 97.

20. Дебор Г. Общество спектакля. С. 93-94.

21. Дебор Г. Общество спектакля. С. 94-95.

22. Le Corbusier L'Urbanisme. Paris. 1925.

23. Merrifield A. Guy Debord. London. P. 43.

24. Skyscraper by the roots // Theory of the dérive and other situationist writings on the city. Barcelona. 1996. P. 20.

25. Skyscraper by the roots. P. 21.

26. Constant Nieuw Urbanisme // Provo. № 9. 12 May 1966. P. 2-6.

27. Chtcheglov I.  Formulaire pour un urbanisme nouveau // Chtcheglov I.  Écrits retrouvés. Paris. 2006. P. 9. Данный фрагмент (как и некоторые другие) отсутствует в тексте, опубликованном журналом «Ситуационистский интернационал» в 1958 г. и воспроизведенном в «Антологии Ситуационистского интернационала». Впервые в полном виде текст был опубликован лишь в 2006 г.

28. Chtcheglov I. Formulary for a New Urbanism // Situationist International Anthology. P. 2.

29. Debord G. Introduction to a Critique of Urban Geography. P. 5.

30. Тарасов А. Ситуационисты и город. С. 350.

31. Debord G. Situationist Theses on Traffic // Situationist International Anthology. PP. 56-59.

32. Chtcheglov I. Formulary for a New Urbanism // Situationist International Anthology. P. 1-5.

33. Тарасов А. Ситуационисты и город. С. 350-351.

34. Debord G. To Constant 26.01.1959 // Correspondance. Vol. 1, 1957-1960. Paris. 1999. P. 240.

35. The Alba Platform  // Situationist International Anthology. P. 14.

36. Ibid. P. 15.

37. Constant & Debord G. Déclaration d’Amsterdam // Internationale Situationniste. № 2. December 1958. P. 31-32.

38. L’urbanisme unitaire à la fin des années 1950 // Internationale Situationniste. №3. December 1959. P. 13

39. Discussion sur un appel aux intellectuels et artistes révolutionnaires // Internationale Situationniste. №3. December 1959. P. 22-24.

40. Constant Nieuw Urbanisme // Provo. № 9. 12 May 1966. P. 2-6.

41. Constant New Babylon. The Hague. 1974 

42. La Troisième Conférence de l’I.S. à Munich // Internationale Situationniste. №3. December 1959. P. 19-22.

43. Kotányi A., Vaneigem R. Elementary Program of the Bureau of Unitary Urbanism  // Situationist International Anthology. PP. 65-68.

44. L’urbanisme unitaire à la fin des années 1950 // Internationale Situationniste. №3. December 1959. P. 12.

45. Debord G., Kotanyi A., Vaneigem R. Theses on the Paris Commune // Situationist International Anthology. P. 315.

46. Constant Une autre ville pour une autre vie // Internationale Situationniste. №3. December 1959. P. 37-40.